Совершенно другие свойства я вижу у французов… У них очень затруднено общение в русском смысле слова. Соприкосновение душ почти невозможно. Всегда остаётся дистанция… В общении есть большая условность, условная вежливость и любезность. Французы любят говорить комплименты, и очень трудно различить их настоящие чувства. У них совсем нет русской душевности. Преобладают интеллектуальность и чувственность, слабы сердечность и душевность. Но есть и качества, отсутствующие у русских. Есть уважение к личности другого, нежелание вторгаться в её внутреннюю жизнь и быть неделикатным. Дистанция определяется охранением индивидуальности своей и индивидуальности другого. Есть уважение к мысли. От анализа вашей мысли не переходят к анализу вашей личности, как часто у русских. Французы скромнее, менее самоуверенны, чем русские. Это связано с их высокой культурой.

Русские всегда считают <…> призванными быть нравственными судьями над ближними. Русские очень легко чувствуют себя грешниками, и из всех народов мира они более всех склонны к покаянию. Это характерная черта. Но обратной стороной этой добродетели является склонность к обсуждению нравственных свойств людей. В русском мышлении нравственный момент преобладает над моментом чисто интеллектуальным, западным же людям свойствен объективирующий интеллектуализм, который очень охраняет от вторжений в чужую жизнь. Главное же качество русского общения, что в нём легче начинать говорить о главном и существенном.

(По Н.А. Бердяеву)

Я уже смутно помню этого сутулого худощавого человека, всю жизнь представлявшегося мне стариком. Опираясь о большой зонт, он неутомимо от зари до зари шагал по обширнейшему участку. Это был район бедноты, сюда не ездили извозчики, да у доктора Янсена на них и денег-то не было. А были неутомимые ноги, великое терпение и долг. Неоплатный долг интеллигента перед своим народом. И доктор бродил по доброй четверти губернского города Смоленска без выходных и без праздников, потому что болезни тоже не знали ни праздников, ни выходных, а доктор Янсен сражался за людские жизни. Зимой и летом, в слякоть и вьюгу, днём и ночью.

Врачебный и человеческий авторитет доктора Янсена был выше, чем можно себе вообразить в наше время. Он обладал редчайшим даром жить не для себя, думать не о себе, заботиться не о себе, никогда никого не обманывать и всегда говорить правду, как бы горька она ни была. Такие люди перестают быть только специалистами: людская благодарная молва приписывает им мудрость, граничащую со святостью. И доктор Янсен не избежал этого.

Доктор Янсен задохнулся в канализационном колодце, спасая детей. Мальчики пришли в себя быстро, но доктора Янсена спасти не удалось.

Так погиб последний святой города Смоленска, ценою своей жизни оплатив жизнь двух мальчиков. Меня потрясла <...> его смерть, но и его похороны. Весь Смоленск от мала до велика хоронил своего Доктора.

(По Б.Л. Васильеву)

Эль Фэннинг, очень бледная и, кажется, слегка припадочная – эффект достигнут с помощью странного монтажа, при котором на любую эмоцию ребенку дается не больше двух секунд – живет в Вене 20-х годов с папой-тираном и мамой Юлией Высоцкой – певицей и, судя по всему, одной из пациенток Фрейда (эта линия, впрочем, не получает развития). После визита поющего Альберта Эйнштейна, которому героиня каким-то образом приходится племянницей, ей начинают сниться кошмары про вторжение крыс в фашистской форме, которые делают из города крематорий для игрушек. Главные крысы – Джон Туртурро, отдублированный Киркоровым, и его парализованная мама в сетчатых чулках. Собственно Щелкунчик (представляющийся всем как Н.С., но оставим эту деталь в покое) – персонаж довольно необязательный, неприятно нарисован на компьютере, и его участие в истории минимально.

В Америке, где 90-миллионный проект собрал в кино символические 0,2% своего бюджета, никто, кажется, не понял, что это вообще было. Самые вежливые рецензии состояли из повторяющегося на разные лады вопроса «зачем?». Зачем пожилой заслуженный европеец сделал трехмерный детский мюзикл про Холокост, зачем Фрейд, откуда Эйнштейн, зачем к Чайковскому слова Тима Райса (они еще не слышали слов Кортнева, которые будут здесь) – со стороны все это действительно должно выглядеть <…> неразрешимой загадкой русской души.

Инвесторы теперь молятся на европейский прокат, но, кажется, зря – «Щелкунчика» никогда не поймут нигде, кроме России. Не потому, что остальной мир впервые видит позднего Кончаловского (а это зрелище, к которому лучше привыкать постепенно), а потому, что в остальном мире отсутствует культура ёлки в ее советском понимании. И наоборот – кто хоть раз был на нормальной елке, тем ничего про «Щелкунчика» объяснять не надо – знакомая с детства эстетика опознается безошибочно.

(Отрывок из рецензии на фильм А.Кончаловского)

P.S. Гринч решил, что аллюзии на Холокост в детском рождественском фильме неуместны, и так и не посмотрел шедевр Кончаловского.

Альбус не только получал все почетные награды, какие были учреждены школой, очень скоро он вступил в деятельную переписку с самыми знаменитыми волшебниками того времени, включая прославленного алхимика Николаса Фламеля, известного историка Батильду Бэгшот и теоретика магии Адальберта Уоффлинга. Несколько написанных им статей были приняты к публикации такими научными журналами, как «Трансфигурация сегодня», «Проблемы чароведения» и «Практика зельеварения». Все полагали, что Дамблдора ожидает блестящая и стремительная карьера, единственный вызывавший споры вопрос состоял в том, когда именно он станет министром магии. В последующие годы часто ходили разговоры, что он вот-вот займет этот пост, <…> подобного рода амбиций Дамблдор никогда не имел.

Через три года после нашего поступления в Хогвартс в школе появился и брат Альбуса, Аберфорт. Особым сходством они не отличались. Аберфорт не был большим книгочеем и, в отличие от Альбуса, предпочитал разрешать разногласия не разумной беседой, а дуэлью. Было бы, однако, совершенно неверным полагать, как делали многие, что дружбы между братьями не существовало. Они ладили друг с другом в той мере, в какой это возможно для столь несхожих юношей. К тому же, если говорить со всей прямотой, жизнь в тени Альбуса была для Аберфорта испытанием не самым простым. Неизменное превосходство Альбуса даже для его друзей оборачивалось своего рода травмой, а уж для брата оно было тем более неприятным.